Максим Дунаевский: «Успех – это очередь зрителей в кассу»

Однажды на гастролях, когда Максим Дунаевский сыграл знаменитое: «Пора-пора-порадуемся», его поблагодарили: «Как хорошо, что вы включили в программу песню своего отца [Исаака Дунаевского]». Дунаевский вспоминает об этом с улыбкой, но если серьезно, то в 2019 г. первое имя, которое приходит после фамилии Дунаевский, – уже Максим.

Дунаевский – автор песен более чем к 60 фильмам (самые известные – «Д’Артаньян и три мушкетера» и все продолжения «Мушкетеров» N лет спустя, «Ах, водевиль, водевиль…», «Карнавал», «Мэри Поппинс, до свидания!»), мультфильмам, мюзиклам. Поначалу он планировал быть академическим композитором, в Московской консерватории он учился у Дмитрия Кабалевского, Альфреда Шнитке, Тихона Хренникова. Но потом оказался в студенческом театре МГУ «Наш дом» и стал там музыкальным руководителем студии. А театром в тот момент руководили Марк Розовский, Илья Рутберг и Альберт Аксельрод. Так Максим Дунаевский стал писать музыку для театра, а позднее – для кино и эстрады.

Сегодня Максим Дунаевский – художественный руководитель Московской областной филармонии, почетный президент опенэйр-фестиваля «Подмосковные вечера. Лето. Музыка. Музей», член Союза кинематографистов, академик Российской национальной киноакадемии «Ника» и глава Фонда культурных программ им. Исаака Дунаевского, который оказывает поддержку молодым музыкантам.

– Всегда хочется простого сравнения. Если бы я начал сравнивать наш фестиваль, организованный музеем «Новый Иерусалим», Госоркестром России им. Е. Ф. Светланова и Московской областной филармонией, с другими фестивалями, то это долго и малопонятно. Ведь количество фестивалей ничего не определяет, определяет только их качество и наличие ниши, которую вы занимаете и которую зритель одарит своим присутствием. На самом деле, самое важное, что на концерт открытия фестиваля были проданы все билеты, а на следующие концерты нам пришлось достроить амфитеатр. Это огромное достижение. Это значит, что получилась наша «колбаса».

– Высочайшего качества!

– У нас искусство странным образом приравняли к услугам, и это записано, к сожалению, в нашем культурном законодательстве, где говорится, что мы оказываем услуги. Если так судить, то тогда мы действительно ничем не отличаемся от торговой точки, от колбасы, о которой мы говорим. Увы. Но на самом деле то, что мы делаем, – пища духовная и высочайшего класса. Такая пища ведь тоже бывает разная. Мне заниматься дешевым нет смысла, хотя на этом можно заработать много денег. Голую задницу показывать со сцены бывает выгоднее, чем играть симфонию Малера.

– Не стараниями Курентзиса, как мы выяснили на фестивале. Малера слушали с большим вниманием, открыв зонтики от дождя, и это было совершенно блистательное исполнение. Курентзис, бесспорно, хороший дирижер, но… шоумен. Простите меня, конечно.

– Хотелось не фанатичной толпы, падкой на скандальность и внешние эффекты, а формирования серьезного мнения о нашем молодом фестивале. Понимаете, у нас есть шоумены. Многие из них – в топе лучших артистов страны, но самое удивительное, что в остальном мире, в современной академической музыке, совершенно другой расклад. Там приходят не на шоуменов, а слушать настоящую музыку, настоящих виртуозов. И виртуозы – это не просто люди, быстро играющие на рояле или скрипке, а люди, дающие волну невероятной энергии в зал. Эту волну на открытии фестиваля, когда Малера исполнял оркестр под руководством Василия Петренко, ощутил я и ощутили все зрители, открывшие зонтики (на последних аккордах Малера разразился ливень. – «Ведомости»). И ведь эти люди не двинулись с места – ну за исключением тех немногих, кто забыл зонтики. Это было сумасшедшее исполнение одного из лучших, на мой взгляд, дирижеров мира! Вот я даже слова не подберу – есть такие неуловимые нюансы, которые словами не выразишь. К таким дирижерам я отношу Василия Петренко, Владимира Юровского – они не случайно у нас дирижировали. Есть выдающийся, невероятный Андрей Борейко, дирижер, редко бывающий в России, есть Григорий Соколов, один из лучших пианистов мира, который почти не появляется у нас. То же самое – Евгений Кисин, Николай Луганский, а также приглашенные нами на фестиваль скрипачи Алина Ибрагимова, Илья Грингольц. Почему? Потому что у нас на государственном уровне охотнее привечают шоуменов от искусства. Кирилл Герштейн – тончайший, восхитительный пианист, но у нас любят быструю и громкую игру. Точнее, не любят, а пиарят. Пиар сегодня работает, как в попсе. Раньше в искусстве этого не было.

– Ну лет двадцать назад, тридцать. Искусство было искусством, оно было очень отделено от попсы. Раскрутка попсы шла по своим путям, но вдруг началось. И вот уже балетные люди при помощи жутких ссор и драм, непозволительных публикаций раскручивают себя. И поэтому у меня сразу возникает активное неприятие. Я считаю, что мир искусства – другой мир и он должен быть другим: тонким и высоким.

– А почему вы назвали именно их?

– А почему они известны?

– В мире много других потрясающих голосов! Но вы их не назвали, а назвали эти два: раскрутка! Хотя я и не отрицаю их таланта.

– Герзмава не Волочкова, слава богу.

– Но методика бесконечного навязывания себя в СМИ, бесконечного муссирования имен, своей жизни и своих перемещений в пространстве – это попсовая игра, люди искусства так не должны делать: это не вяжется с серьезным искусством.

– О личной – слава богу, нет. Но зато его истерическая скандальность и стоимость билетов на его концерты, доходящая до баснословных размеров, – они не из области искусства, это эстрадная шокирующая скандальность. Этот человек, видимо, не очень хочет, чтобы его слушали. Вот у нас на открытии, например, люди начали аплодировать между частями, что не положено. И сидящий рядом со мной говорит: «Зачем же они аплодируют?!» Я отвечаю, что это может раздражать, но это же означает, что к нам пришла неподготовленная публика. И великое счастье – приобщать эту неподготовленную публику к настоящему искусству, настоящей музыке при помощи настоящих дирижеров и блистательного оркестра.

– Вот она есть, я считаю. Это именно фестивали. Они создают праздничную атмосферу, людей тянет на праздник, не просто на концерт. И опенэйр-фестиваль – великая вещь, которую придумали не мы, она практикуется во всем мире. Вот мы очень много говорим о том, что у нас климат ужасный. Но в Лондоне ведь он еще хуже, а и там проводят опенэйр-фестивали. И даже в Италии под дождями нередко проводят. И публика слушает, потому что чувствует атмосферу. И вот это все и воспитывает публику. Простыми лекциями ты ее не воспитаешь, да и не надо публику лекциями воспитывать. Не надо ничего рассказывать, хотя замечательный цикл концертов ведут и Владимир Юровский, и Василий Петренко – это истории с оркестром, где не столько рассказывается о том, как надо понимать музыку, сколько об истории ее создания, приводятся интересные факты – это хорошо, это популяризация музыки.

– Да, но это не есть воспитание публики. Воспитывать публику можно только своим талантом. Талант всеобъемлющ, и это он дает волну, благодаря которой публика даже не понимает, чего это она час десять просидела на Малере, которого, скажу вам откровенно, я лично не всегда выдерживаю. Но талант побеждает!

– Не Малера талант – про Малера все понятно, без творчества вообще бы ничего не было. Творчество – это основа всего. Как играть музыку, если ее никто не создаст?

Это факт непреложной истины. Я сейчас говорю о передаче творчества, ведь можно передать так, что публика ничего не получит, а у нас на исполнении Малера публика получила огромную волну. Я в такие моменты всегда заново рождаюсь. Я часто вспоминаю, как я был студентом консерватории (а все студенты-снобы презирали оперы веристов как слишком «эстрадные», например «Богему» Пуччини) и в Москву приехал театр «Ла Скала», «Богемой» дирижировал великий Герберт фон Караян. Я пошел туда просто потому, что все пошли. Ну как не пойти – в жизни, может, один раз такое удастся сделать. В конце спектакля я вскочил и до хрипоты орал: «Браво-о-о!» Вот это воздействие таланта.

– Нет, конечно. Это все постепенно в жизни делается. В отличие от многих наших звезд (иногда настоящих, чаще псевдозвезд) я никогда не ставил себе целью стать звездой. Никогда. Я просто работал, трудился, любил музыку, любил писать – часто не за деньги. И вот оно постепенно как-то получилось, как и должно получаться в искусстве. То, что я написал много популярных песен (кстати, не так уж много, просто их много поют), – это случай. Я мог их не писать, я учился как серьезный композитор. Просто история повела в театр, в кино – так родились песни. Для эстрады-то я особо ничего не писал. Писал для кино, театра, просто песни раскрутились и стали популярными. Говорят же: делай, что должно, и будь, что будет. Я просто делал, вот оно и случилось. Могло не случиться, но случилось. Встретил нужных людей – не в том смысле, что меня подталкивали, нет. Ко мне сейчас часто приходят молодые ребята: «Помогите стать звездой». У меня такого не было. Мне помогали тем, что со мной сотрудничали. Со мной работали большие режиссеры, которые находили во мне какие-то способности и возможности. А специально не делал ничего, никогда.

– Есть такая песня, да! Когда мы приступали к работе над фильмом «Д’Артаньян и три мушкетера», там была хорошая музыка и было несколько претендующих на популярность песен. Но режиссер сказал: «Нам нужен суперхит. Без него картина не поедет». Я ответил: «Ну, если нужно, попробуем сделать». И сделали.

– Не-а, нет. Это просто какие-то ощущения. Вот нажал клавишу – кстати, я сочиняю в голове, клавиши потом всегда. Вот нажал и такое: «Па-па-па-па-па-па-ра-ра». О! Это хорошо. Дальше думаешь: «Похоже на что-то?» Хм, вроде нет. А если ни на что не похоже, тоже ведь может никому не понравиться, люди любят, чтобы было на что-то похоже… В общем, так и родилась песня «Пора-пора-порадуемся!». Попросил Ряшенцева написать стихи, чтобы они отсылали к первым мушкетерам, американскому мюзиклу – там был хит в 1930-е со словами «вары-вары-вары». И родилось «пора-пора-пора». Очень быстро. И когда я сыграл это команде фильма, все подняли большие пальцы – это хит! Все почувствовали запах хита.

– Нет. Знаете, почему я сейчас не пишу хитов и не буду за это браться? Потому что это чутье уходит. Оно существует только в определенный момент времени. Это как волна, которую ты ловишь, а потом проходит время, приходит другая волна, ты снова должен ее поймать, и если ты ее не поймал – всё, она ушла. Я считаю, что невозможно все время писать хиты. Они существуют в определенный период. Ты носом чуешь, что сегодня нужно. И при этом главное, что ты еще должен почувствовать, – высокое качество. Люди часто опускаются на уровень низких вкусов, чтобы понравиться во что бы то ни стало. Так появляются до неприличия примитивная музыка и стихи, которые и стихами нельзя назвать – так, набор плохо рифмованных слов. Это низкое качество идет от желания понравиться публике. А хит должен быть высокого качества, чтобы быть самодостаточным. Хит будет много и долго исполняться – и это исполнение тоже должно быть на уровне, а никак не ниже плинтуса.

– Да, на «Пора-пора-порадуемся» подумали, что это Исаак Дунаевский написал.

– Ну, с одной стороны, да, польстило, а с другой – мне же авторские должны идти. (Смеется.)

– Хит рождается тогда, когда режиссер точно знает, с кем имеет дело, и имеет дело хотя бы с равным себе по таланту. И, конечно, когда режиссер дает свободу. Вот тогда рождаются кинохиты. Свобода очень важна, потому что, когда режиссер пытается тебя задавить или ограничить, ничего не получится. Профессиональная музыка получится, хит – никогда. Нужно доверие.

– Легче всего дались работы с режиссерами, которые мне доверяли, не давили и понимали, что имеют дело с человеком, одаренным в этой области, – в области хитообразности что ли. И Георгий Юнгвальд-Хилькевич, и Леонид Квинихидзе давали очень много свободы. А Леонид Гайдай, который до меня работал с Александром Зацепиным, очень давил и не дал сделать то, что я хотел, но все-таки в фильме «Опасно для жизни» получилась пара удачных песен и мелодий. Помните, Караченцов пел «дела-дела-дела» – мне кажется, вот это удалось.

– Знаете, когда меня спрашивают, что такое успех, я отвечаю: это очередь зрителей в кассу. В театральную ли, в кинокассу. Когда большинству людей нравится – считай, что ты победил.

– А это мы с вами о разных вещах сейчас говорим! Мы же говорили о легкой музыке, массовой. А у серьезной, конечно, другие принципы.

– Нет. Ничего я для себя не определял, как получалось, так я и шел. В кино ведь тоже бывает высокая музыка, которая не на первом уровне восприятия лежит, а дает второй план, третий, который режиссер не выражает, но хочет, чтобы об этом сказала музыка. А есть легкая музыка, первого плана – как в мультфильмах, более внешняя, даже если мультфильмы для взрослых.

Сейчас же у меня замысел – написать концерт для кларнета с оркестром, это будет серьезное сочинение для виртуоза Артура Назиуллина. Думаю, что к следующему году я сделаю это.

– Бывает – для конкретного человека, бывает – нет. Мне легче, когда я знаю, для кого пишу.

– О, дети – сложные существа. Что им нравится, не сразу поймешь. Но точно знаю, что детям нравится «Мэри Поппинс».

– Боже упаси, ужасно это все. Они сами включали, потом пели на каких-то вечерах, дочь пела на приемных экзаменах в Щепку «Ветер перемен». Когда спросили, почему она выбрала эту песню, она сказала: «Просто нравится», а не «Папа написал».

– Ну, вначале папа меня заставлял, конечно, но потом понял, что не очень хочет заставлять, как-то ему это не интересно. А потом, уже в 10 лет, я сам проявил желание. И своих детей не заставлял.

– Я знаю, что не только финансирование музыкальных школ, финансирование образования сокращается, это ужасно. Я считаю, что музыкальное образование у нас в стране было на очень высоком уровне, благодаря чему и появились таланты и звезды. Постепенно это разрушилось, и вот видите, не случайно же то, что происходит. Говорят – время такое. Да вы сами сделали это время, своими руками. 25 лет прошло – всё, пустота.

– Я бы с удовольствием передавал свой опыт, просто никому это не нужно – не нужно, вот и все. Это ужасно, это и есть отсутствие преемственности поколений, поэтому у нас сейчас и нет музыкального творчества. Я в консерватории учился у Шнитке, Кабалевского, Эшпая, Хренникова, Ракова – мне есть что вспомнить. А у кого сейчас учатся студенты? Почему там нет меня, нет Рыбникова, Дашкевича, Журбина, Артемьева? Почему мы не передаем свои знания, умения и профессионализм? Почему? Я не получаю на это ответ. Видимо, кому-то это не надо.

– Нет. Ну я же не пойду сам навязываться! Зачем?

– Это трудно. Да и бросаться организовывать свое – нет, это не про меня.

– Я считаю, что детские конкурсы в том виде, в каком они проводятся, – огромный вред детской психике. По двум причинам: во-первых, в основном делом движут амбиции родителей. Редко когда у маленьких детей возникает желание участвовать в конкурсах, им просто хочется играть. Вторая причина – смена голоса у детей. Потом людям бывает ужасно больно. Они не понимают, почему в их жизни больше ничего не происходит, вспомните Робертино Лоретти, который был гением, а стал стандартным тенором. Мне вообще противно на эти конкурсы смотреть: нет детского репертуара, все поют взрослые песни. А я не могу смотреть, как шестилетний мальчик поет про любовь к своей женщине. Или маленькая девочка. Это ужасно.

– Не знаю. Наверно, потому, что его не пишут. Не заказывают. Ну и еще момент – деньги. Я знаю, как родители платят. Однажды мне предлагали огромные деньги, чтобы я написал песню и протолкнул ребенка на конкурс – не на «Голос», на другой. Я отказался – я видел сумасшедшие мамины глаза, видел этого 10-летнего мальчика, который был уже невменяем: поломана психика. Поэтому я против этого. Можно проводить шоу, но не конкурсы. Хороший вариант, когда собрались люди, попели, разошлись. Но не надо делать соревнование.

– Только учиться и пробиваться. Да и какая разница – в провинции или в столице?

– Я думаю, что в Екатеринбурге или в Новосибирске оно на неплохом уровне по-прежнему.

– В совсем глухих местах трудно, да. Я знаю таких людей, в «Новой звезде» участвуют ребята из очень далеких мест, но им уже 16–17 лет. Вот в этом возрасте, на мой взгляд, уже можно вступать в соревнования – с более или менее окрепшей психикой и голосом. Но вообще эта проблема есть во всем мире: конечно, когда ты живешь в каких-то центрах, в больших городах, рядом со звукозаписывающими студиями, гораздо легче прийти и попросить поддержки. А так – какие могут быть рецепты? Только один – приехать, попробовать.

– Молодые композиторы у нас, конечно, есть. Но их никто не знает и, боюсь, не узнает. Потому что нашей сегодняшней страной творчество на государственном уровне не поддерживается. Вы спросите, почему я говорю про государство? Да потому, что мы все еще не вышли из этой схемы. Государство поддерживает кино, театры, оркестры, филармонии – это все бюджетные организации. Исполнительство поддерживается, а творчество – нет. Драматургию, сценарии, литературу, музыку… Люди, которые пишут и сочиняют, есть, я не могу сказать, что нет людей, но их никто не знает, они не имеют доступа ко многим необходимым вещам. Раньше были музфонды, литфонды – организации, которые поддерживали людей. Да, четыре тысячи членов союза композиторов не нужны, но при помощи этих институций появлялись несколько человек, которые были всем нужны. Это как в спорте. Мы решили профессионализировать весь спорт и в результате чуть его не потеряли, потому что лишились массового спорта. Теперь мы обратно пытаемся вернуться к массовому спорту, потому что из массового спорта рождались ростки профессионального. Так и здесь. Из массовой культуры, из массовой поддержки музыкального образования должны рождаться таланты. И их надо поддерживать.

– Не всегда. Но иметь такую возможность – обязательно. И иметь какие-то пути для популяризации. Известность ведь нужна не для того, чтобы вас на улице узнавали. Она нужна, чтобы вы могли применять свое творчество. В советское время для этого были определенные рычаги – они есть и сейчас, просто для творчества их почему-то нет. Рычаги – это не только фонды, о которых я сказал, но и конкурсы. Сейчас они тоже есть, но туда бог знает кто идет участвовать. Должны быть только профессиональные конкурсы, которые должны быть оплачены государством. А у нас под это все ищут спонсоров, не всегда находят.

Нужно, чтобы в Министерстве культуры были бы так называемые закупочные комиссии. Мне она не нужна, меня и так театры ставят. Но она нужна молодым, чтобы человек пришел и показал свои работы, а в коллегии сидели бы мы, например, корифеи. И мы бы могли сказать: «Вот это хорошее произведение, Вася Тютькин никому не известен, но он написал замечательную оперу». Старую систему поломали, а к другой-то не пришли. Так и сидим на двух стульях. Это ни к чему не приведет. Надо либо отказаться от господдержки – но тогда создать условия для чего-то иного. В США нет никакой государственной поддержки искусства и культуры, но там очень развит институт попечительства, люди имеют большие налоговые льготы. В каждом маленьком городке и в каждом университете в Америке есть оркестры. Как они существуют – за счет попечителей. С кино у нас попытались что-то такое сделать, но с нашими вороватыми людьми поняли, что половина денег уходит в карманы. Впрочем, государственные деньги туда же все равно уходят.

Нужны законы, нужно вести жесткий учет. Как руководитель Московской областной филармонии я знаю, какой у нас учет. Очень, очень жесткий. Так и нужно!

– Я занимаюсь этим, чтобы привлечь большое количество людей к высокому искусству. Это моя задача.

– Предназначение, которое я сам себе назначил.

– Нет, мне бы было это не нужно. Я бы занимался только творчеством. Но на безрыбье надо что-то делать, чем-то заниматься, не просто разговаривать. Вот мы с вами разговаривали, я критиковал вроде бы много, но при этом я знаю, что занимаюсь делом, дело двигается и имеет успех.

– Сочиняю я ночью, к сожалению.

– На совещании – нет. Она приходит, когда я ее позову: «Эй, приходи сюда!» Она ж капризная дама.

– Вдохновение – конечно, она. Муза.

– Ну… Отчасти. У кого нет такой потребности – пусть пеняют на себя.

– Я получаю достаточно приличные деньги за рингтоны. Кто-то этим пользуется, а сам – нет, никогда в жизни не ставил. Слышать – слышал.

– Никак. Поверну голову – и все.

– Как только ты себе это скажешь, тут же забронзовеешь и у тебя появится ограниченность в движениях, бронза – тяжелый металл. Это вредные мысли.

– Расслабься и получай удовольствие!